Неточные совпадения
—
Под потолок и в стену она придет.
Я лежал на диване, устремив глаза в
потолок и заложив руки
под затылок, когда Вернер взошел в мою комнату. Он сел в кресла, поставил трость в угол, зевнул и объявил, что на дворе становится жарко. Я отвечал, что меня беспокоят мухи, — и мы оба замолчали.
Под потолком, на длинном шнурке, висела клетка с короткохвостым чижом; он беспрестанно чирикал и прыгал, и клетка беспрестанно качалась и дрожала: конопляные зерна с легким стуком падали на пол.
И Николай Петрович начал его подбрасывать почти
под самый
потолок, к великому удовольствию малютки и к немалому беспокойству матери, которая, при всяком его взлете, протягивала руки к обнажавшимся его ножкам.
Учитель встречал детей молчаливой, неясной улыбкой; во всякое время дня он казался человеком только что проснувшимся. Он тотчас ложился вверх лицом на койку, койка уныло скрипела. Запустив пальцы рук в рыжие, нечесанные космы жестких и прямых волос, подняв к
потолку расколотую, медную бородку, не глядя на учеников, он спрашивал и рассказывал тихим голосом, внятными словами, но Дронов находил, что учитель говорит «из-под печки».
Самгин сел на нары. Свет падал в камеру из квадратного окна
под потолком, падал мутной полосой, оставляя стены в сумраке. Тагильский сел рядом и тихонько спросил Самгина...
Варвара как-то тяжело, неумело улеглась спиною к нему; он погасил свечу и тоже лег, ожидая, что еще скажет она, и готовясь наговорить ей очень много обидной правды. В темноте
под потолком медленно вращались какие-то дымные пятна, круги. Ждать пришлось долго, прежде чем в тишине прозвучали тихие слова...
Три квадратных окна, ослепленные снегом, немного пропускали света
под низкий
потолок, и в сероватом сумраке Самгину показалось, что пекарня тоже тесно набита людями.
Самгину восклицание Таисьи показалось радостным, рукопожатие ее особенно крепким; Юрин, как всегда, полулежал в кресле, вытянув ноги
под стол, опираясь затылком в спинку кресла, глядя в
потолок; он протянул Самгину бессильную руку, не взглянув на него. Таисья на стуле, рядом с ним, пред нею тетрадь, в ее руке — карандаш.
Слабенький и беспокойный огонь фонаря освещал толстое, темное лицо с круглыми глазами ночной птицы;
под широким, тяжелым носом топырились густые, серые усы, — правильно круглый череп густо зарос енотовой шерстью. Человек этот сидел, упираясь руками в диван, спиною в стенку, смотрел в
потолок и ритмически сопел носом. На нем — толстая шерстяная фуфайка, шаровары с кантом, на ногах полосатые носки; в углу купе висела серая шинель, сюртук, портупея, офицерская сабля, револьвер и фляжка, оплетенная соломой.
Напрягая зрение, он различил высоко
под потолком лампу, заключенную в черный колпак, — ниже,
под лампой, висело что-то неопределенное, похожее на птицу с развернутыми крыльями, и это ее тень лежала на воде.
Было уже темно, когда вбежала Лидия, а Макаров ввел
под руку Диомидова. Самгину показалось, что все в комнате вздрогнуло и опустился
потолок. Диомидов шагал прихрамывая, кисть его левой руки была обернута фуражкой Макарова и подвязана обрывком какой-то тряпки к шее. Не своим голосом он говорил, задыхаясь...
Выступали артисты, ораторы. Маленькая, тощенькая актриса Краснохаткина, окутанная пурпуровым шелком, из-под которого смешно выскакивали козьи ножки в красных туфельках, подняв к
потолку черные глазки и щупая руками воздух, точно слепая, грустно читала...
— Простите, не встану, — сказал он, подняв руку, протягивая ее. Самгин, осторожно пожав длинные сухие пальцы, увидал лысоватый череп, как бы приклеенный к спинке кресла, серое, костлявое лицо, поднятое к
потолку, украшенное такой же бородкой, как у него, Самгина, и
под высоким лбом — очень яркие глаза.
Взрослые пили чай среди комнаты, за круглым столом,
под лампой с белым абажуром, придуманным Самгиным: абажур отражал свет не вниз, на стол, а в
потолок; от этого по комнате разливался скучный полумрак, а в трех углах ее было темно, почти как ночью.
Пообедав, он пошел в мезонин к Дронову, там уже стоял, прислонясь к печке, Макаров, пуская в
потолок струи дыма, разглаживая пальцем темные тени на верхней губе, а Дронов, поджав ноги
под себя, уселся на койке в позе портного и визгливо угрожал кому-то...
Сидели посредине комнаты, обставленной тяжелой жесткой мебелью
под красное дерево, на книжном шкафе, возвышаясь, почти достигая
потолка, торчала гипсовая голова ‹Мицкевича›, над широким ковровым диваном — гравюра: Ян Собесский
под Веной.
Он взял со стола пресс-папье, стеклянный ромб, и, подставляя его
под косой луч солнца, следил за радужными пятнами на стене, на
потолке, продолжая...
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших серым потом окон, другая спускалась на цепи с
потолка,
под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
И вот Клим Иванович Самгин в большой комнате,
под потолком в форме удлиненного купола, пестро расписанным старинным русским орнаментом.
В дешевом ресторане Кутузов прошел в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь, посмотрел на людей, сидевших
под низким, закопченным
потолком необширной комнаты; трое, в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка книг в ремнях.
Комната служила, должно быть, какой-то канцелярией, две лампы висели
под потолком, освещая головы людей, на стенах — ‹документы› в рамках, на задней стене поясной портрет царя.
От сотрясения пола
под шагами с колонн и
потолков тихо сыпалась давнишняя пыль; кое-где на полу валялись куски и крошки отвалившейся штукатурки; в окне жалобно жужжит и просится в запыленное стекло наружу муха.
— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха,
под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
Бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха и с буйным жужжаньем носится, толкаясь в
потолок и в окна, или заскребет мышонок в углу; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы, откажешься ехать на вечер в конец города
под предлогом «далеко ехать», боишься пропустить урочный час лечь спать; жалуешься, если от супа пахнет дымом, или жаркое перегорело, или вода не блестит, как хрусталь…
Обстановка комнаты придавала ей вид будуара: мягкая мебель, ковры, цветы. С
потолка спускался розовый фонарь; на стене висело несколько картин с голыми красавицами. Оглядывая это гнездышко, Привалов заметил какие-то ноги в одном сапоге, которые выставлялись из-под дивана.
Ход на террасу был через столовую, отделанную
под старый темный дуб, с изразцовой печью, расписным, пестрым, как хромотроп,
потолком, с несколькими резными поставцами из такого же темного дуба.
Передняя походила на министерскую приемную: мозаичный мраморный пол, покрытый мягким ковром; стены, отделанные
под дуб;
потолок, покрытый сплошным слоем сквозных арабесок, и самая роскошная лестница с мраморными белыми ступенями и массивными бронзовыми перилами.
Чертопханов снова обратился к Вензору и положил ему кусок хлеба на нос. Я посмотрел кругом. В комнате, кроме раздвижного покоробленного стола на тринадцати ножках неровной длины да четырех продавленных соломенных стульев, не было никакой мебели; давным-давно выбеленные стены, с синими пятнами в виде звезд, во многих местах облупились; между окнами висело разбитое и тусклое зеркальце в огромной раме
под красное дерево. По углам стояли чубуки да ружья; с
потолка спускались толстые и черные нити паутин.
То вдруг она умолкала, опускалась в изнеможенье, словно неохотно щипала струны, и Чертопханов останавливался, только плечиком подергивал да на месте переминался, а Недопюскин покачивал головой, как фарфоровый китаец; то снова заливалась она как безумная, выпрямливала стан и выставляла грудь, и Чертопханов опять приседал до земли, подскакивал
под самый
потолок, вертелся юлой, вскрикивал: «Живо!»…
Рои мух так и кишат в воздухе и в особенности скучиваются
под потолком, откуда слышится неистовое гудение.
— Да, нездоровится, — отвечала Хивря, беспокойно поглядывая на накладенные
под потолком доски.
Сво́лок, перекладина
под потолком.
Высокий храбрец в непобедимом страхе подскочил
под потолок и ударился головою об перекладину; доски посунулись, и попович с громом и треском полетел на землю.
— Полезайте сюда! — кричала испуганная Хивря, указывая на положенные
под самым
потолком на двух перекладинах доски, на которых была навалена разная домашняя рухлядь.
Да я и позабыла… дай примерить очинок, хоть мачехин, как-то он мне придется!» Тут встала она, держа в руках зеркальце, и, наклонясь к нему головою, трепетно шла по хате, как будто бы опасаясь упасть, видя
под собою вместо полу
потолок с накладенными
под ним досками, с которых низринулся недавно попович, и полки, уставленные горшками.
Под потолком взад и вперед мелькают нетопыри, [Нетопырь — летучая мышь.] и тень от них мелькает по стенам, по дверям, по помосту.
На стене близ двери коптила жестяная лампочка, и черная струйка дыма расходилась воронкой
под сводом, сливаясь незаметно с черным от сажи
потолком.
Внизу лавки, второй этаж
под «дворянские» залы трактира с массой отдельных кабинетов, а третий, простонародный трактир, где главный зал с низеньким
потолком был настолько велик, что в нем помещалось больше ста столов, и середина была свободна для пляски.
Громовые октавы еще переливались бархатным гулом
под потолком, как вдруг занавес ложи открылся и из нее, до солнечного блеска освещенной внутри, грянула разудалая песня...
Наибольший успех полета обозначался достижением мельницы, с ее яркими брызгами и шумом колес… Но если даже я летал только над двором или
под потолком какого-то огромного зала, наполненного людьми, и тогда проснуться — значило испытать настоящее острое ощущение горя… Опять только сон!.. Опять я тяжелый и несчастный…
Говение окончилось
под впечатлением этой сцены, и никогда впоследствии покаянная молитва Ефрема Сирина не производила на меня такого действия, как в эти дни, когда ее произносил для нас Овсянкин в убогом старом храме,
под низким
потолком которого лилось пение растроганного кающегося молодого хора…
Говорил он спокойно, и ни звук его голоса, ни возня мальчика на скрипучем стуле, ни шарканье ног бабушки, — ничто не нарушало памятной тишины в сумраке кухни,
под низким закопченным
потолком.
Лоб его странно светился; брови высоко поднялись; косые глаза пристально смотрели в черный
потолок; темные губы, вздрагивая, выпускали розовые пузыри; из углов губ, по щекам, на шею и на пол стекала кровь; она текла густыми ручьями из-под спины.
Отвалившись на вышитую шерстями спинку старинного кресла и всё плотнее прижимаясь к ней, вскинув голову, глядя в
потолок, он тихо и задумчиво рассказывал про старину, про своего отца: однажды приехали в Балахну разбойники грабить купца Заева, дедов отец бросился на колокольню бить набат, а разбойники настигли его, порубили саблями и сбросили вниз из-под колоколов.
Очнулся я в парадной комнате, в углу,
под образа-ми, на коленях у деда; глядя в
потолок, он покачивал меня и говорил негромко...
Скучно; скучно как-то особенно, почти невыносимо; грудь наливается жидким, теплым свинцом, он давит изнутри, распирает грудь, ребра; мне кажется, что я вздуваюсь, как пузырь, и мне тесно в маленькой комнатке,
под гробообразным
потолком.
В этой гостиной, обитой темно-голубого цвета бумагой и убранной чистенько и с некоторыми претензиями, то есть с круглым столом и диваном, с бронзовыми часами
под колпаком, с узеньким в простенке зеркалом и с стариннейшею небольшою люстрой со стеклышками, спускавшеюся на бронзовой цепочке с
потолка, посреди комнаты стоял сам господин Лебедев, спиной к входившему князю, в жилете, но без верхнего платья, по-летнему, и, бия себя в грудь, горько ораторствовал на какую-то тему.
Хорошо виден был только большой обеденный стол и два нижние ряда нагроможденных на нем
под самый
потолок стульев, которые самым причудливым образом выставляли во все стороны свои тоненькие, загнутые ножки.
Она привела его в свою комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер с изображением турецкого султана, нежащегося в своем гареме, с кальяном во рту; на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся на цепочках с
потолка; круглый стол
под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой же кувшин в углу на табуретке, за кроватью.